Дедушкины рассказы

Малек

Появление

Он появился у нас в июне 1961 г. Его родителями были английские пинчеры с настоящими родословными: Фунтик и Ночка. Их имена объяснялись весом и окрасом собак этой породы.
     Мы не очень озаботились подходящим для него именем. То есть какими-то именами мы его поначалу называли, но они, видимо, были неудачными и не прижились. Упорнее всех его называла Мальком моя мама. Он действительно был очень маленький: когда его привезли, умещался на ладони. Так он и остался Мальком, хотя на рыбьих мальков ничуть не был похож. Он, как и его родители, был короткошерстным, с очень короткой шерстью, почти весь черный, только животик был розовым и почти безволосым. Большие уши, купированный хвост и определенное число бородавок на морде – отличительные черты английских пинчеров – все было на месте. Он остался маленьким, когда вырос, примерно 40 см высотой от лап и до кончиков ушей в стоячем положении.

     На фотографии – не Малек, просто очень похожий на него песик из Интернета.
     Я не помню сейчас, но, наверное, я просил тогда у родителей собаку. Кроме того, животных любила и моя мама. Все детство я провел бок о бок с домашними любимцами: курами, утками, индюками, кошками и собаками, поросятами и козликами; была даже корова. Поэтому, видимо, уступая моей просьбе и с молчаливого согласия мамы, отец и повез нас в один прекрасный день к директору совхоза, который в качестве хобби разводил породистых собак и кошек и который подарил нам Малька, а в придачу еще и маленького персидского котенка. Надо сказать, что тогда практически никто не занимался разведением животных на продажу (это было запрещенным частным предпринимательством), а комнатные собачки были у единиц. Я лично до тех пор не видел никогда ни английских пинчеров, ни персидских котов, которых сейчас у людей видимо-невидимо. Поэтому появление этих двух очаровательных созданий в нашей квартире было для меня без преувеличения настоящим чудом.
     Здесь надо заметить, что на самом деле, как я выяснил теперь из Интернета, Малек не был английским пинчером, он, скорее, был русским той-терьером. Дело в том, что его характер полностью соответствовал описанию этой породы. Он был игрив, охотно резвился и в поведении оставался щенком всю свою жизнь. Громко лаял, никогда не делая попыток хоть как-то утишить свой лай. Не очень поддавался дрессировке, предпочитая игру выполнению команд.

Два друга

Котенок и Малек жили в общем-то дружно. Характеры у них, правда, были разные. Песик с утра до вечера носился по дому, всем интересуясь и во все влезая. К вечеру, наигравшись до упаду, уже не ходил, а слонялся по квартире, пока ни валился на подстилку и засыпал.
     Котенок же в дневное время был настоящим флегмой и педантом. Он только ел и спал. Ел он, как настоящий аристократ. Вообще на процедуру поедания пищи стоило посмотреть. Вначале он подходил к миске с едой и поочередно отряхивал лапы (от чего?): сначала передние, потом задние. Затем очень аккуратно укладывался возле миски и, не спеша, начинал есть или лакать. Поев, вставал и вновь повторял от начала до конца всю процедуру отряхивания лап. А уж на умывание мордочки он и вовсе отводил полчаса!
     Остальное дневное время у кота занимал сон. Спал он так крепко, что вывести его из этого состояния было непросто. Иногда во время сна он сползал с бабушкиной кровати вниз головой, держась когтями задних ног за покрывало и в таком полувисячем положении продолжал дрыхнуть!
     Естественно, Малек, которому днем для игр очень не хватало напарника, всячески пытался вовлечь котенка в свои забавы. Но разбудить соню было невозможно – ни рычание, ни громкий лай не помогали. Запрыгнуть на кровать Малек по причине своего юного возраста еще не мог, поэтому дожидался удобного случая. Как только котенок во сне свешивался с кровати, пес тут же, рыча, стаскивал его и начинал тормошить. Ничего не помогало: котенок продолжал спать! Тогда Малек хватал его за хвост и принимался таскать по комнате. И это ни к чему не приводило! Котенок, закрыв глазки и сложив на груди передние лапки, ехал себе на спине по полу, продолжая видеть сны!
     В конце концов Малек додумался, как разбудить кота. Повозив его за хвост по комнате, он начинал тащить его в другую комнату. А между комнатами был невысокий порожек. И вот бедному котенку порожек начинал пересчитывать позвонки! Кот от боли мгновенно просыпался и, громко мяукнув, выдергивал свой хвост из пасти Малька и вновь удирал на бабушкину кровать – спать! Так Малек с ним ничего поделать и не смог.
     Вечером роли друзей менялись. Котенок, как настоящий ночной хищник, начинал прятаться в засадах и охотиться на Малька, а тот, как я уже сказал, в это время еле передвигал ноги. В конце концов котенок нашел очень удобное место для нападения, все ту же бабушкину кровать. Нападение выглядело так: Малек вяло идет вдоль кровати, не замечая, что его враг залег за подушкой. Хорошенько прицелившись, котенок прыгает ему прямо  на спину, и ошалевший пес несется по комнате с котенком на спине. Настоящий всадник на коне! Не так-то просто было стряхнуть котенка на пол, так что скачка получалась иногда довольно продолжительной.
     Утром мы обычно заставали их спящими в обнимку на подстилке Малька.

Взросление

Малек рос быстро и именно меня признал своим хозяином. Например, если мы с мамой и с ним куда-нибудь шли, а потом наши пути расходились, то песик бежал за мной, а не за мамой.  Однако, признав во мне хозяина, он стал обращаться со мной, как со своей собственностью. Например, в полшестого утра приходил сообщить, что пора с ним идти гулять. Сначала рычал все сильнее, потом начинал лаять. Поскольку лаял он очень громко, так что и мертвого бы разбудил, то мне ничего не оставалось, как идти с ним на улицу. Хорошо, что я был всегда легок на подъем и мне это почти ничего не стоило. А если бы я был «совой»?
     Вообще рычать и лаять он стал не сразу. Вначале только пищал. Впрочем, этот свой писк он не забыл и став взрослым. Пищать он тоже мог, если надо, очень громко, примерно так: «Ай-яй-яй!». Вскоре после того, как он у нас появился, я серьезно заболел и на месяц попал в больницу. Мне рассказывали, что Малек приходил к дивану, на котором я дома спал и, глядя на диван, жалобно пищал. Когда я вернулся из больницы, песик прыгал, вертелся и вообще радовался до умопомрачения и писк был громким и счастливым.
     Так вот рычать он стал, играя с мячом. Мяч был волейбольный, большой, гораздо больше Малька. Песик знал, что мяч умеет катиться и часто подходил к нему и трогал лапой – приглашал поиграть. Мяч, естественно, начинал катиться, и Малек обрадовано набрасывался на него, пытаясь ухватить пастью. Ясно, что из этого ничего не выходило, Малек злился и вцеплялся в мяч всем телом. Тот, продолжая катиться, поднимал пса на самый верх, а затем подминал под себя. Это злило Малька больше всего, и однажды, он, сильно разозлившись, зарычал на мяч. Так он начал рычать. А потом и лаять.
     Еще он любил играть с веревкой. Стоило мне взять ее для каких-нибудь нужд, как Малек тут же хватал другой конец, начинал рычать и тянуть веревку к себе. Тянул он очень хитро: стоило мне слегка ослабить хватку – он сразу же перехватывал веревку поближе ко мне и снова начинал тащить ее к себе. Иногда он почти добирался до моей руки.
     Когда мы с ребятами играли во дворе в настольный теннис, Малек внимательно следил за теннисным шариком: как только тот вылетал из игры, мчался к нему, хватал пастью и старался удрать с ним куда-нибудь в глубину двора. Приходилось вдвоем, а то и втроем бегать за ним и загонять в угол. Поняв, что удрать уже не удастся, он открывал пасть и мяч выкатывался к нашим ногам. Потом все повторялось: мы бежали к столу, продолжали игру, а Малек водил мордой туда-сюда, следя за мячом. Так что игрокам надо было не только успевать отбивать мяч, но и быстро поднимать его с земли, чтобы Малек вновь его не схватил.
     Ел он почти все, но больше всего любил семечки и конфеты. В то время были такие ириски, «Золотой ключик». Еще их называли тянучками, потому что они прилипали к зубам, а, когда вы пытались их оторвать от зубов, они вытягивались иногда в довольно длинные нити. Если Мальку перепадала такая конфета, начиналась настоящая клоунада! Он кусал конфету и замирал. Почему? Потому что конфета намертво склеивала его зубки, и он никак не мог открыть рот! Вначале он вроде бы не верил этому: вертел головой, подпрыгивал и отпрыгивал, причем, все это в полном молчании, без обычного рычания, лая или хотя бы писка. А как издавать звуки склеенным ртом? Дальше начинались более серьезные упражнения. Малек зачем-то пытался кувыркаться через голову, хотя нам было ясно, что это не поможет. Затем, оскалясь, тер мордой по полу или по земле, но и это не помогало. Тогда он применял чисто человеческий прием: пытался засунуть  переднюю лапу под щеку и когтями отодрать конфету от зубов. Если это удавалось, он обрадовано вгрызался в конфету, и все начиналось заново! Если не удавалось, то конфета постепенно таяла у него во рту и он, наконец, ее съедал.
     Дрессировке он поддавался плохо. Сначала мама пыталась научить его служить. Это ему так не понравилось, что, когда мама начинала произносить: «Служи, Малек, служи!», пес забивался под кресло и оттуда рычал. А вот игры ему нравились. Например, он охотно играл со мной в прятки: я прятался, а он с упоением носился по квартире или по парку, отыскивая меня. Постепенно он все же кое-чему научился, сам иногда проявляя инициативу. Однажды я обронил рукавичку – он поднял и принес, положив у моих ног. После этого я стал специально прятать рукавичку, чтобы он ее находил. Находить-то он находил, но уже не отдавал. Наверное, хотел продолжения игры: чтобы я ее отбирал и снова прятал.
     Пришлось прочитать книгу по собаководству, и после этого лед тронулся. Он научился командам «Рядом!», «Лежать!», «Сидеть!», «Фу!» и прыжкам через палочку. Выполнял их он не всегда с охотой, но все же стал более управляемым. Правда, команду «Рядом!» он усвоил хорошо, а причиной стал несчастный случай с другой собачкой. Как-то, во время прогулки мы с Мальком собирались перейти перекресток. В этот момент его заметил маленький белый шпиц, который со всех ног бросился через улицу к Мальку. Раздался глухой удар бедной собачки о колесо проезжавшего автомобиля, и она осталась лежать на мостовой. Как кричал Малек на всю улицу «Ай-яй-яй!», вертелся и паниковал! Он здорово перепугался и после этого всегда, переходя улицу, после поданной ему команды «Рядом!» шел возле моей ноги, как пришитый.

Кошачье коварство

Как-то мы с Мальком шли по улице Университетской. Вдруг он увидел впереди, на расстоянии метров двадцати, кошку. У кошки была милая мордашка и очень симпатичная раскраска шкурки. Но кошка должна знать свое место, и Малек сердито зарычал и побежал к ней. Та, ничуть не взволновавшись, зашла за угол дома и высунула оттуда свою мордочку. Малек, решив, что враг бежит, залаял и бросился со всех ног к добыче. Та ждала его приближения совершенно спокойно, только наклонила любопытную головку. Когда же мой наивный песик сунулся к ней, она мгновенно нанесла ему удар лапой с растопыренными когтями, и, повернувшись спиной, не спеша отбыла по своим кошачьим делам.
     Удар был жесток: Малек громко кричал «Ай-яй-яй!», потрясенный внезапной болью и невероятным коварством очаровательного создания. Из глубокой царапины на его носу сочилась кровь. Пришлось идти домой лечить рану. Всю дорогу он скулил и жаловался на жизнь. С тех пор с кошками Малек стал очень осторожен.

Искушение

Иногда во время прогулок мы с Мальком становились участниками представления,  которое сами же и устраивали. Происходило это так. Нагулявшись, где-нибудь на бульваре Пушкина я усаживался на лавочку, а верный пес на нее запрыгивал, наслаждаясь возможностью чинно и благородно посидеть рядом с хозяином в центре города, разглядывая прохожих. Дело оставалось за какой-нибудь любительницей животных.
     Если она появлялась, представление начиналось, если нет – отдохнув, мы двигались дальше. При виде настоящего английского пинчера истинная собачница немедленно приходила в состояние необыкновенного волнения и начинала, еще подходя к нам, сюсюкать и всячески восторгаться моим псом. В конце концов, исчерпав запас нежных слов, она просила у меня разрешения угостить Малька чем-нибудь. Что-нибудь обычно оказывалось конфетой, единственным необходимым для спектакля реквизитом, появление которого не оставляло выбора ­– пора было начинать действо.
     – Можете угостить,– говорил я,– но из Ваших рук он есть не станет.
     – Почему это не станет?– удивлялась женщина, поднося к морде Малька конфету.
     Специально обученный пес отворачивал морду в сторону, глядя не на конфету, а на меня преданно-жалобными глазами – что, мол, за мука отказываться от такой вкуснятины! Сделав несколько попыток и заставив собаку отвернуться  в разные стороны, любительница собак с удивлением и разочарованием констатировала, что пес, наверное, не ест конфет (хотел бы я посмотреть на такого пса!).
     – Он обожает конфеты, – объяснял я, – просто я не разрешаю ему брать из чужих рук.
     – Ну, тогда дайте Вы ему, – протягивала она мне конфету.
     Чувствовалось, что она мне не верит. Только сейчас, как говорится с высоты своего возраста, я могу оценить степень ее сомнений: женщине очень трудно бывает поверить, что можно от чего-то отказаться, если этого очень хочется.
     Спектакль продолжался: я укладывал конфету на нос Мальку и говорил ему: «Фу!». Бедный пес корчил страдальческие мины, то, сводя зрачки к переносице, чтобы узреть вожделенное лакомство, то, глядя на меня глазами, выражавшими такую гамму чувств от преданной любви до глубокой печали и беспросветного отчаяния, что мне становилось не по себе.
     Выждав некоторое время для усиления нужного эффекта, я произносил, наконец, то слово, которое пес ждал с таким адским терпением. «Можно», – говорил я, и Малек с искусством цирковой собаки мгновенно подбрасывал носом конфету вверх, ловил ее на лету пастью и мгновенно схрумкивал. Это жадное пожирание в контрасте с предыдущей демонстрацией липового аскетизма производило неизгладимое впечатление на зрительницу, и она приходила в уже полный и окончательный восторг.
     Отдав должное артистизму и выучке собаки, некоторые любительницы животных тут же предлагали за нее большие деньги, что мы с псом с негодованием отвергали. Во всяком случае кулек конфет Малек получал довольно часто. Вернее, получал его я, а конфеты скармливал псу постепенно. Он вполне мог съесть их все сразу и надолго выйти из строя. А ведь у нас впереди были еще представления!

Собачьи сонеты

Наверное, многим покажется странным, что собака может вызвать к жизни целый цикл стихов да еще таких, как сонеты! Во всяком случае сейчас я ни о какой собаке стихов писать бы не стал. Тем более, что бродячие собаки, которых в Киеве расплодилось видимо-невидимо, у меня ничего, кроме отрицательных эмоций, не вызывают. Но тогда я был молод, энергия била ключом, собака у меня была замечательная и у нее было так много человеческих черт, что мне буквально захотелось перевоплотиться в моего пса и описать те чувства, которые его обуревают! Конечно, я шучу – это были не его чувства, но кто может знать, что собака чувствует на самом деле?
     Сейчас мало кто интересуется стихами, поэтому для непосвященных поясню, что русский сонет – это стих ровно из четырнадцати строк, допускающий различные варианты рифмовки строк между собой. Но я хотел сочинить не просто набор сонетов, а настоящий венок сонетов! Это значит, что написать предстояло ровно пятнадцать сонетов. Четырнадцать из них надо было закольцевать: последняя строка каждого сонета должна была стать первой строкой следующего за ним сонета, причем, последняя строка последнего сонета – первой строкой первого сонета. Окончательный шик венку сонетов должен был придать пятнадцатый сонет, состоящий из первых строк перечисленных четырнадцати сонетов (или их последних строк, если кому-то так больше нравится). Конечно, такую сложную задачу я не выполнил. Во-первых, у меня тогда не было правильного представления о том, что такое венок сонетов, в моих сонетах последняя строка не является первой строкой следующего сонета и не входит в заключительный сонет. А во-вторых, как всегда не хватило терпения, поманили другие, более интересные дела. Ну, а то, что получилось, можно прочесть здесь.

1 Как ночь, черны глаза мои, В усах таится смех, Верчусь и прыгаю в пыли И тявкаю на всех! Сегодня весело играть, Затоплен солнцем двор И можно кошек загонять На каменный забор. И все смешно: газон цветов, Галдеж хвастливых воробьев, И шорох листьев, и коты, И все заботы – дребедень! Рычите, падайте в кусты, Сегодня теплый день!

2 Всех поколений псов Не перечесть. И я – калека. Я для сородичей-волков Насмешка человека. Я – городской. Бетон кругом, Толпой – народ, шумят машины, И в горло лезут с ветерком Пары асфальта и бензина. Я часто в сумерках мечтаю … Из полумрака воскрешаю Другое время, мир иной: Я – волк-вожак, я мчусь по следу, Несутся призраки за мной, Степь пахнет дичью и победой.

3 Мои глаза с тобой, Любимая, родная, Такая близкая порой, И недоступная, и злая. Ну, не ворчи, любовь моя, Дай подойти поближе … О, как ты смотришь на меня, Как сладострастно лижешь! Единственная, вечность – миг, Жизнь – просто наболевший крик Перед любви мгновеньем … Моя!.. Как я люблю тебя! С каким безумным вожделеньем! Как необъятно жить, любя!

4 Свет льется из зрачков, Свет льется с неба и из окон, Свет фонарей и светлячков, Свет радостный и свет-морока. Люблю я солнечный струи, Блеск звезд, горящий бездну лет, Но по-особому волнует Меня холодный лунный свет. Тяжелый серебристый луч Течет из темных синих туч, Кинжалом падая на грудь, И сердце полнится тоскою, Как паутинка, вьется грусть, И я протяжно, громко вою ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

15 Как ночь, черны глаза мои, Свет льется из зрачков, Свет мудрости и свет любви Всех поколений псов. Ты веришь, мир не для зверей, И мыслить – не щенкам, Так посмотри в глаза смелей, Тайн много скрыто там! Ты – человек, и горд, и смел, Ты о прожитом не жалел, Ты редко тосковал. И лишь когда грустил порой, Ты на меня смотрел, ты знал: Мои глаза с тобой!

     Надо простить мне высокопарность стиля, архаичность некоторых выражений и … много еще чего. В те годы мы прилежно изучали классиков и, конечно, их влияние несомненно. Еще бы хоть малую долю их таланта! Но, что было, то было. Получилось именно вот так.